7 июня 1941 год. Привет из Канска!

Здравствуй, мой родной брат Адольф, шлю я тебе свой горячий привет, жму руку. Скучно мне без тебя. Помнишь, как все время мы ругались и злились друг на друга, но это ведь детство, хотя у меня оно и сейчас осталось. Ты что-то мало мне пишешь. Я от тебя больше хочу писем. Так что пиши больше их. Пиши о своих озорствах, о мальчишках, узнай и передай адрес Вити Никифорова. Прошу тебя еще узнать адрес Таисии Буховой и через Шоркину (вожатую вашу) Шуры Курчаковой (только действуй смелей, не робей!). Витя Никифоров и, наверное, Колька Бакенев гуляют с девчонками. Скажи Толе, чтобы он написал письмо. Опиши и свои похождения, наверное, стреляешь за девчатами. 

До свидания. Федор, будущий стрелок-бомбардировщик. Жму крепко руку, брат.

24 февраля 1942 год 

Здравствуйте, мои родные: папанька, мама, Адольф и Женя. Крепко жму вам руки. Жизнь протекает скучно. Все дни одно и то же: учим и учим. Конца еще не видно. Это, конечно, неплохо. Как говорят, «повторенье – мать ученья» и «время – это мерило жизни». Холода понемногу спадают. Вот уже второй день тепло, и солнце стало пригревать. Ездил на лыжные соревнования между курсантами. Я, оказалось, еще ничего на лыжах хожу, а вот у нас ведь все горожане, некоторые стоять не умеют на лыжах. 

Получил весточку от Геннадия Шкункова - он адреса не указал, говорит, что находится временно для формирования артполка, а потом отправят на фронт в звании сержанта, командира миномета. 

Послал вам деньги 30 руб. Насчет жизни жителей Канска не могу сказать ничего. Я в городе совсем не бываю. Извините за то, что редко и мало пишу.

Охота в Собинке побыть. До свидания. Пришлю еще фотокарточку во весь рост. Федор. Канск.

12 апреля 1942 года

Здравствуйте, мои дорогие брат Адольф и сестра Евгения, шлю я вам свой горячий курсантский привет. Адольф, благодарю тебя за последнее письмо и за фотокарточку. Теперь уже ты, наверное, по-настоящему и самостоятельно работаешь слесарем. Мне ясно, Адольф, твое положение и то, что ты и не думал кататься на лыжах. Скажи, это не 1937-38-39 гг., а 1941-42, года не мира, а войны против немецкой грабь-армии, против бандитов, кровопийц и убийц. Но мы их победим – это я уверен. И придут года мирного строительства, тогда можно будет и повеселиться.

Женя, ты тоже, вероятно,  вспоминаешь обо мне (курносом, задумчивом, головастом и умном брате). Но не унывай, учись на отлично, бери пример с лучших, помогай маме и папе. Мы с тобой еще увидимся, Женя.

Адольф, ты, вероятно, больше знаешь о моих друзьях. Так напиши о них все, что знаешь. Напиши о моей школе и учителях моих (Александре Ивановиче Кузнецове, А. Д. Сергиевском, Травкине и др.) Сходи к родным моих друзей и узнай адреса. Передай привет А. Сырынину, К. Баканову, А. Рыжову, А. Никифорову и др. 

Затем до свидания. Крепко жму вам руки, Адольф и Женя. Ваш брат Федор. Канск.

Как это было

Дневники солдата

(Отрывки из книги ветерана войны, поэта, графика, живописца Леонида Рабичева «Война все спишет») 

10 мая 2002 года

Только что залез в свои архивы шестидесятилетней давности.

Письмо от 11.02.1943

Дорогой папа! Я командую взводом. Бойцы мои в два, а то и в три раза старше меня. Это замечательные, бесконечно работящие, трудолюбивые, добросовестные и очень веселые люди. Любая трудность и опасность превращается ими в шутку. После года военного училища я полностью включился в боевую работу, каждый новый день воспринимается мной, как большой праздник, самое радостное то, что фрицы бегут.

Нет бумаги, нет книг, и я не читаю и не пишу. Впрочем, это не совсем так. Нашел в пустой избе Евангелие и по вечерам при свете горящей гильзы читаю своим бойцам. Слушают внимательно.

Письмо от 16 марта 1943 года

Хочу написать о том, что видел своими глазами и что слышал за эти три дня от очевидцев. Калининская область. Полтора года в захваченных городах и селах наводили немцы “новый” порядок, в городах вешали людей, в деревнях грабили население, говорили — “высшая раса нуждается в особом питании”, говорили — “зимой руки отмерзают, а летом комары кусают, поэтому — никс наступать”... Когда подгорала каша, они взрывали печи, уходя, они начали сжигать живых людей. В деревне Новое Дугино они сожгли живьем шестьдесят человек, а у мальчика, который хотел убежать, перед смертью отрезали нос и уши.

* * *

Генералы и офицеры приехали из штаба фронта и составляли протокол о преступлении немецких оккупантов. Отступая, немцы согнали всех стариков, старух, девушек и детей, заперли в хлеву, облили сарай бензином и подожгли. Сгорело все население деревни.

Я стоял на дороге, видел, как солдаты выносили из дымящейся кучи черных бревен и пепла обгорелые трупы детей, девушек, стариков, и в голове вертелась фраза: “Смерть немецким оккупантам!” Как они могли? Это же не люди! Мы победим, обязательно найдем их. Они не должны жить.

А вокруг на всем нашем пути на фоне черных журавлей колодцев маячили белые трубы сожженных сел и городов, и каждый вечер связисты мои и телефонистки обсуждали, как они будут после победы мстить фрицам. 

Белорусский фронт.  Сорок третий год.   

Когда появились немецкие бомбардировщики, мой друг, командир второго взвода моей роты Олег Корнев лег на дно полузасыпанной пехотной ячейки, а я на землю рядом. Бомбы падали на деревню Бодуны. Одна из бомб упала в ячейку Олега. На дереве висели его рука, рукав и карман с документами. Но в деревне располагался штаб дивизии и приданный к штабу дивизии его взвод. Я начал собирать его людей. Тут появилась вторая волна бомбардировщиков. Горели дома, выбегали штабисты. Перед горящим сараем с вывороченным животом лежала корова и плакала, как человек, и я застрелил ее. После третьей волны бомбардировщиков горели почти все дома. Кто лежал, кто бежал, те, кто бежал к реке, почти все погибли. Генерал приказал мне с моими телефонистами и оставшимися в живых людьми Олега Корнева восстановить связь с корпусом. Под бомбами четвертой волны “хейнкелей” мы соединяли разорванные провода.

Потом я получил орден Отечественной войны второй степени и отпуск на десять дней в Москву.

Друскеники, 30 июля 1944 года

Лежать, только лежать.

Разные характеры. Одни лежат на животе, зарываются головой в песок, в траву, в грязь и дрожат. Другие — их меньше — лежат на спине и смотрят на небо. Мне хочется отвернуться, но нельзя, лежу на спине и смотрю на небо. На этот раз над переправой “Хейнкели”. От фюзеляжа каждого отделяется несколько черных палочек. Это бомбы, с каждой минутой они увеличиваются в размерах. Те, что лежат на животе и дрожат, их не видят. Я вижу, и сердце у меня бьется, как сумасшедшее, пока они на высоте, кажется, что каждая из них летит именно на меня, но заставляю себя смотреть вокруг, в каком состоянии мой взвод, не те, которые лежат лицом вниз, а те, которые, как и я, смотрят на небо, как и мне, им кажется, что каждая из бомб летит именно на них, и вот тут происходит фокус саморазоблачения.

2004 год 

Написал о том, что помнил, что видел своими глазами шестьдесят лет назад на войне…

В 1943 году помыслы мои были чисты и дорога в будущее светла. В 2003 году и на прошлую наивность и на будущее смотрю с испугом, и сердце мое обливается кровью.

 ... Весна сорок пятого, март, двадцать три,  

Осколки и дым. — Говори, говори!  

Пилотка, значок, фотография, карта,  

Немецкие фольварки и города.  

(Мы даже с тобой не простились тогда.) 

Шинель, гимнастерка и мысли некстати  

О школьнице Кате, о женщине Кате,  

Как мы в блиндаже целовались, шутя,  

Горящая улица, школьная парта... 

Мне страшно сидеть двадцать третьего марта 

Над картой семь лет и полвека спустя.

Полосу подготовила Наталья КОМАРОВА