Будучи в детстве весьма любознательным я много читал и любил слушать рассказы старших об их прошлой жизни, это нередко было интереснее многих книг.
В детский сад я не ходил, до школы рос у бабушки Прасковьи Яковлевны Антоновой, урожденной Бутусовой (1896-1989 гг.). Давно пожалел, что в свое время не записывал за ней воспоминания, ведь сейчас в памяти моей остались только обрывки ее рассказов. А вот воспоминания мамы о военных годах 15 лет назад я записал. Но тогда, в год 60-летия Победы, ни районную газету, ни музей этот материал не заинтересовал. Думаю, что пришло время их опубликовать, дополнив (в скобках) некоторыми пояснениями. И пришлось убрать привычное в деревне, но режущее слух городским жителям употребление уменьшительного суффикса в именах, кажущееся сейчас грубым (Нинка, Валька, Шурка и т. п.). Итак…
Антонова Александра Васильевна, (1929-2018 гг.), родилась и жила до 1946 года в селе Жерехово, которое в воспоминаниях постоянно называет деревней. В селе по переписи населения 1926 года числился 71 двор и 255 жителей.
- Начало войны я помню очень хорошо, - так начинала мама свой рассказ, - у нас в деревне был престольный праздник – Девятая, или Мольба, как раньше звали.
Все наши и гости сидели за столом, времени было немного, но точно не помню, сколько. К празднику мать, как всегда, пекла пироги, все уже было готово, то есть не так рано, может быть 10 или 12 часов. Моя двоюродная сестра Зоя Александровна из Москвы с мужем Иваном Андреевичем Кассовским приехали в отпуск. Отец Василий Григорьевич и брат Леонид (1922 года рождения) были в Москве. Отец работал плотником, а Леня первый год учился «на лепщика», он вообще способный был, в школе хорошо учился, стихи писал. Кто-то еще был из гостей. И нас четверо девчонок, старшая Нина с 1924 года.
Радио в деревне не было. Все окна были открыты (традиционный русский дом, когда все окна выходят на улицу). Помню, мимо окон, как ветер, промчался Костя Васильев. Они со старшей сестрой были ровесники, «он маленько ухаживал за Нинкой». Его родители и наши дружили семьями, он всегда к нам заходил. Они жили там, где сейчас Башурины. Он вбежал в дом и с ходу крикнул: «Война!». Никто не спрашивал – с кем. И так было ясно, что с немцами. Обстановка-то была очень напряженная. Войну ждали все, из деревни трое мужчин были в мае взяты в армию на 45 суток «на переподготовку».
Все встали из-за стола, Кассовскому нужно было на второй день войны быть в райвоенкомате, в военном билете у него было помечено так. Ему было около 30 лет. Он работал в театре, вроде бы в Большом, гримером. Хотя у него была бронь от театра, но явиться был должен.
Стали спешно собираться. На улице все бегали, колготня и плач. Мать побежала искать, как ему доехать до станции железной дороги – лошадь или машину. В колхозе была одна машина, на ней работал муж Тони Сергеевой - в деревне их еще звали Власовыми, - как звали его, не помню, ему было лет 20. (К престольному празднику по традиции приезжало много гостей, а в Москве родня почти у всех была). Набралось много людей, кому нужно срочно на станцию, – полная машина, и он всех повез на станцию Ундол. Потом этого водителя с машиной забрали, он погиб на фронте.
Вскоре стали забирать в армию, на фронт, и молодежь, и постарше, у кого по двое, у кого по трое из дома.
В школу мы ходили в 4-й класс в Добрынино за 1,5 км. (Эта школа была открыта в 1908 году по реформе о введении всеобщего начального образования «не далее 2,5 версты от места жительства учеников» для трех селений – еще Шелдяково и Жерехово. По переписи 1926 г. в Добрынине было 69 дворов и 302 жителя, в Шелдякове 62 двора и 256 жителей.) В один класс ходили из Жерехова 6 девчонок и Валентин Киселев. В пятый класс нужно было идти в Ставрово (5-6 км). Немец уже был близко к Москве. Мы боялись, что фрицы захватят или нас или родителей. Осенью никто в школу не пошел, родители и не настаивали, а на другой год, когда немцев отогнали, мы уже работали в колхозе, про школу и не говорили. Так мы все ровесники и остались с четырьмя классами. Сначала летом работали на колхозном огороде, это всем было привычно, ведь у всех были и свои грядки.
Лошадей почти всех забрали на фронт, и мы с зимы 1942-го работали на быках.
Первые дни быков нам запрягали Валентина (родная сестра, 1925 года рождения, ее потом забирали на строительство цеха шасси на Тракторном заводе во Владимире) и другие, кто постарше. А потом мы и сами научились запрягать быков. Возили все, что нужно, бороновали, развозили навоз: зимой и летом «навозная» была, зимой с ферм, летом с частных домов (этот момент хорошо описал В. А. Солоухин в книгах о своем родном Олепине, которое от Жерехова километрах в 15-ти). Развозили также картошку на посадку весной и выбранную осенью, сено сваживали к стогам, снопы к молотилке, в общем, все необходимые посильные работы. Развозили по дворам все, что полагалось на трудодни, ведь работали не за деньги. Картошку развозили не в плетеных корзинках, в которые собирали, а в таких длинных ящиках по 50-70 килограмм, на них на затесанном месте был написан вес. На телегу ставили 7 ящиков: три на три и один поперек. Мы снять ящики не могли, нас из-за роспусков (нагруженная телега) не видно, на поле нам грузили те, кто постарше, а у домов встречали. Несколько плохоньких лошадей в колхозе осталось. На них пахали пожилые мужики, кто умеет. Тракторов вроде бы и не было, не помню.
Зато помню, что почти постоянно хотелось есть и спать. Конечно, глядя на детей поменьше, появлялось желание и погулять, и поиграть, но на это выкраивалось время в основном зимой. Очень любили мы кататься прямо по деревне с горы, которую почему-то называли Криночка, вдоль домов. Особенно весело и шумно было кататься на так называемых бучках. (Этого слова не нашлось даже в известном словаре В. И. Даля!) Делали бучки сами дети очень просто: на подходящий деревянный ящик намораживали снизу навоз. Главное, чтобы был мороз, подходящий навоз и вовремя политая ледяная горка, по которой с грохотом можно было пролететь мимо десятка домов.
На другом конце деревни был маленький магазин, сельпо, но совершенно не помню, как и что там в войну продавалось, мала еще была. Помню, один раз мать меня посылала туда за пакетиком краски для шерсти, и продавщица достала его из-под каких-то железок. За время войны многие вязали из свойской шерсти всякие теплые вещи, собирали посылки, их организованно отво-зили в военкомат.
Так и работала я на быке Ваське до 1946 года, из-за него и в Лакинку попала. Жалею, что с быком не сфотографировалась, но в деревне это трудно было.
Васька был, как все быки, своенравный, но меня слушал и никогда не козырял (в других местностях чаще употребляют глагол «бодать»), и многие его боялись. Я ему в обеденный перерыв украдкой маленький кулек овса у лошадей брала и давала, до сего дня никому об этом не говорила. Всего 10 быков было, работали девчонки, мои ровесницы или чуть старше. Только Нюра Киреева была старше всех, ей было больше 20 лет. Она работала на Дымке, очень своенравный бык был, куда ему надо – туда и идет.
Перенаряжали (распределяли работы) каждый год в январе на отчетном собрании, «на ком кому работать», за кем какого быка закрепить. И вот один раз утром бригадир Дмитрий Павлович Лавров дает наряд работать мне на Дымке, потому что Киреева на нем не хочет, устроила скандал. Он накануне ее куда-то завез – еле выбралась! Я день проработала на нем, возили солому на трудодни по домам. На другой день мне снова работать на Дымке! Едем по селу мимо дома – мать вышла – крикнула: «Зайдите в дом». Зашли – за столом сидит незнакомый мужчина. Оказался вербовщик с Лакинки, вербовал на фабрику. Потом узнала, что его фамилия Фролов, они жили «за гаражом» (район Лакинки вдоль шоссе, напротив стадиона). Я сказала сразу, что пойду, потому что у меня быка отнимают, а на другом я работать не буду, и подписала договор. На другой день бригадир стучит в окно – «На своем быке поедешь», но я ответила: «Отдавай его Киреевой». И мы с матерью пошли в Лакинку. Это был уже 1946 год. Одна из всех я попала в ткацкую, где получали больше, это по знакомству, вербовщик Фролов знал мать, родом он был из Филина, у нее сестра Наталья была замужем за Федором Павловичем Моревым в Филине (деревня к югу от Ставрова в 1,5 км).
Несколько раз за войну – две зимы – в нашей деревне стояли военные, в нашем доме жил какой-то начальник, к нам провели телефон, и около дома было двое часовых и день и ночь. Аэросани приезжали не раз, рядом с деревней на поле к Тимерихе (роща вблизи реки Колокша в 1 км от села) садился несколько раз самолет. (Интересно, что сейчас на картах в интернете Тимерихой именуют небольшую речку, текущую в Колокшу вдоль южной окраины села, но еще в XIX в. ее называли Кобылья Голова).
Жили по домам в деревне и «лапотники», беженцы-украинцы, вечерами они очень хорошо пели. Они и многие местные жители рыли окопы под Сулуковом (деревня в 2 км к востоку от Жерехова на другом, возвышенном берегу Колокши), пилили лес. Жили по домам и черкутинские парни, здоровые такие, тоже рыли окопы, все вместе назывались «трудфронт». (Черкутино – село в 15 км к западу от Жерехова). Один из них помогал резать у нас козу, когда немцы были около Москвы, в деревне паника, резали мелкий скот, коз и овец. Через нас в конце лета и осенью того же 1941 года гнали скот, очень много, на север вдоль Колокши.
Одно лето в середине войны в овражке, через речку от церкви, стояли табором цыгане. Одна всем гадала, расплачивались с ней продуктами. У нее присказка была «я не цыганка, я сербиянка». Носковым от дочери Тони, которую забрали в армию в 1942 году, долго никакой весточки не было. Цыганка нагадала, что скоро будет весточка – и пришла похоронка. А потом кто-то приезжал или из части было письмо – оттуда стали известны подробности.
Тоня была разведчица и снайпер, и погибла, возвращаясь с задания, повисла прямо на колючей проволоке, была ранена в живот. (Скупые строчки Книги памяти, доступной теперь в интернете, сообщают: «Носкова Антонина Николаевна, род. 1924, с. Жерехово Собинского района. Призвана в армию в 1942. Ефрейтор. Умерла от ран, август 1944»).
Похоронок на деревню было очень много, кому пришла первая – не помню. Не пришли с фронта многие, в некоторых семьях по нескольку человек. Жереховские Василий Чешков, Василий Захаров и Иван Круглов в мае были взяты на 45 дней. Круглов из деревни Волково под Черкутином «пришел во двор» к Чурашкиным в марте 1941 года, а Чурашкины наши родственники. И все трое не вернулись, даже весточек не было. Только Круглов как-то передал однажды молодой жене Елене записку, что их будут провозить через железнодорожную станцию Ундол.
Она пешком ходила на станцию почти 20 км, а поезд и не остановился даже.
Увидела она мужа или нет – так и не знаю. (На памятнике погибшим землякам, установленном в центре Добрынина, 62 фамилии, 24 из них – уроженцы Жерехова, Ивана Круглова там нет, как и некоторых других. А в той же Книге памяти найден «Круглов Иван Васильевич, род. 1916, д. Волково Собинского района. Призван в армию в 1941. Рядовой. Пропал без вести, декабрь 1941»).
Как война закончилась? Бороновали с утра, вставали рано, сядешь отдохнуть и уснешь. Тут же свалишься. А голодные быки идут траву искать на край поля.
Как однажды Алю Усоеву борона не переехала – не знаю.
Кто-то приехал на лошади – «Кончайте работать, война кончилась!». Ну, когда мы на быках эти три километра проедем! Приехали – в деревне веселье и плач, а мы все разошлись по домам и уснули.
Так на быках и работали. Один раз зимой возили дрова по домам из лесу по очереди. То есть привезли одним – они разгрузили, убирают, а на быке другой едет в лес, не дав ему отдохнуть. Вечером смотрю – у Васьки все бока избиты, вздулись даже. Кто на нем ездил – так и не признались, что били. А он на другой день себе отдых устроил – его хлев крайний был, он в угол задом уперся – и никого к себе не подпустил. Девчонки все на меня обиделись – их-то быки второй день мучались по снегу с дровами.
А потом, когда я в Лакинку ушла, на моем Ваське работала Киреева, но недолго. Тогда образовали в Жерехове, на месте барской усадьбы, Дом отдыха, и быка продали туда возить воду. Работа для него легче, чем в колхозе, он там отъелся, здоровый стал. Года через четыре, как-то летом, пришла я на выходной домой (из Лакинки в Жерехово) – сестра Валентина бежит: «Шурка, твой Васька сорвался, сейчас в огороде у нас, все потопчет!». Его все боялись. Я вышла, даже хлеба не взяла – потом сообразила – зову его: поднял голову, перестал жевать. Узнал! Я хоть и боялась очень – вдруг бросится, но потихоньку подходила. Он голову то нагнет, то снова поднимет, то жует, то нет. Веревка у него длинная-длинная, я уж в метре от него ее подняла, медленно сматываю. Он голову поднял, шею вытянул – я ее почесала тихонько, приговариваю «Вася, Вася…». Намотала веревку ему на рога и повела задней дорогой в усадьбу (имеется в виду Дом отдыха). Потом мать ругалась, зачем я так рисковала! Прошло еще немного времени и я узнала, что его вынуждены были застрелить. Никого к себе не подпускал.
( Запись от 5-6 февраля 2005 года)
История Школьной
фотографии
Сохранилась мамина школьная фотография 1940 или 1941 года. На фоне черной классной доски в три ряда расположились учительница и дети, которые в день съемки были в школе.
Валентин Киселев и Клавдия Хламова из Жерехова почему-то отсутствовали.
Слева направо в верхнем ряду Герасимов Владимир из Добрынина, учительница Галанина Клавдия Ивановна родом из Кузнецова, Брагина Нюра из Шелдякова.
В среднем ряду: Шарашкина Александра из Добрынина, Савельева Юля из Жерехова, Павлова Лида из Жерехова, Шандова Маша из Добрынина, Антонова Александра из Жерехова, Гудкова Нина из Добрынина, Маврин Леня из Шелдякова, Акинин Веня из Шелдякова.
В первом ряду: Аля Усоева из Жерехова, Шальнов Виктор из Добрынина, Моисеева Раиса из Жерехова, Галактионов Валентин из Добрынина, его младшая сестра Клара, Комкова Александра из Добрынина, Кустова Валя из Жерехова, Горынина Валя из Шелдякова.
Классных комнат было две, и две учительницы. Первый и третий класс занимались в одной комнате, второй и четвертый – в другой. Директором была вторая учительница Архангельская Олимпиада Александровна, очень строгая. Мама вспоминала, почему она на фото в берете: «Был какой-то приказ – всем остричься, долго нас заставляли, директор грозилась вызвать родителей. Мы втроем только постриглись – и приказ отменили. Поэтому коротко стриженая Аля Усоева выглядит как мальчишка».
Валентина Ивановна Кустова, ныне Иванова, сейчас живущая в Собинке, вспоминает другой эпизод: «Когда все уже приготовились к съемке, Олимпиада Александровна, стоявшая напротив, вдруг громко спрашивает:
- Кустова, у тебя что, ботинок мыши прогрызли? - Я ногу быстро спрятала, так с одной ногой на карточке и получилась!».
Валентине Ивановне сейчас 91-й год, и она единственная, кто может вспомнить всех ровесников, запечатленных на снимке. Она же дополнила мамин рассказ: «Многие в пятый класс не пошли не только потому
что немцев боялись. Кому-то было просто не в чем ходить, а кому-то нужно было сидеть с младшими братьями и сестрами, у нас ведь после меня еще четверо детей было».
Не прошло и двух лет со времени памятной съемки, как для этих детей началась взрослая жизнь. Нелегкая жизнь.
В. Антонов
